Это потом, спустя три месяца, Маша уверенно, не смущаясь, заявит: «Мне нравится учиться в нашей школе». Это потом она станет ложиться спать в восемь часов вечера, чтобы утром встать пораньше и не опоздать на первый урок. Это потом Маша скажет, что больше всего в школе ей нравятся переменки, а ещё занятия по математике и письму. Второго же сентября она шла по улице за мамой и, обливаясь слезами, кричала что есть мочи: «Не хочу! Не хочу в школу!».
Именно из-за неё – из-за школы – наша семья была вынуждена переехать в новую квартиру, толком не закончив ремонт. Вместо маленького уютного села мы оказались в большом поселке, практически городе. Тут всё было иначе. Не было низеньких деревянных домиков, бережно укрытых в листве клёнов и тополей, а было нагромождение многоэтажек, словно больших бетонных коробок. По тротуарам здесь ходило множество людей, гораздо больше детей, бабушек, мамочек с колясками, чем в селе, только вот знакомых лиц среди них не встречалось. Не с кем было поздороваться, поболтать, некому было улыбнуться и кивнуть головой.
Первую ночь на новом месте Маша почти не спала. Она ворочалась, всхлипывала, о чем-то напряжённо и молчаливо думала, а сон не шёл. Днём Аля постаралась отвлечь её от тревожных мыслей. Временами Маша начинала играть и веселиться, но очень скоро настроение девочки опять портилось. Дочка плакала, и в интонациях этого плача чувствовалась какая-то безутешность.
Наверное, первое сентября волнительно для всякого первоклассника и для всех родителей первоклассников. Нам же, без преувеличения, было страшно. Школа представляла собой своеобразный муравейник, где по коридорам и лестницам между взрослыми сновали сотни шумных, беспокойных детей. Такого столпотворения мы все, и Маша, конечно, тоже никогда не видали. Всё наше село, наверное, поместилось бы в школьном здании. Со звонком группы ребят – классы, возглавляемые учителями - стали направляться на стадион. Зрелище выглядело феерическим: разноцветные облака гелиевых шаров, прекрасных букетов, сияющие личики одетых в парадную форму школяров заполнили поле перед трибунами, на которых разместились многочисленные провожатые своих детей и внуков.
В казавшемся нескончаемым потоке детей Маша шла за ручку с классной руководительницей. При виде этой картины у меня отлегло от сердца. Значит, опытная учительница заметила состояние ребёнка и сумела Марию хоть как-то успокоить. В своей любимой курточке фиолетового цвета, самая маленькая даже среди «первышей», Маша терпеливо ждала, когда всё это кончится: речи, песни, танцы. Ждала, чтобы, придя домой с праздника, зарыдать, не сдерживая себя.
Мне удалось поговорить с дочерью лишь на следующий день, когда от аврала на работе высвободилась минутка. Маша после возвращения из школы уже изрядно наревелась. Мы с Алей тихонько переговаривались о школьных делах, опасаясь неловкой фразой ненароком задеть ребёнка. И всё же я решился сказать:
- Маша, я тебя видел вчера на линейке первого звонка. Ты стояла рядом с Еленой Прокопьевной. Ты ещё не смогла шарик сразу запустить, веревочка оказалась крепко привязана.
Ответ прозвучал с искренним изумлением в голосе и взгляде:
- А как же ты меня узнал, папа?!
- В смысле? – не понял я и, сообразив, что в огромной толпе Маша чувствовала себя, вероятно, чем-то вроде потерянной былинки, растерянно пробовал объяснить. – Как? По одежде, по походке, вообще…
Но она не верила:
- Мама, а как папа мог меня узнать там?!
Аля взяла дочурку на руки, посадила к себе на колени, поцеловала:
- Ну, потому что он – твой папа. И он узнает тебя всегда. Ты же его дочка. А все папы узнают своих дочек.
И ничего, что, будучи на той линейке, я тоже произносил поздравительные слова. Щемящим и трогательным стало для меня теперь кроткое признание Машеньки:
- Я тоже… Я тоже узнала тебя там, папа! – и она ласково прижалась ко мне.
