Сейчас часто говорят: «Современные дети другие, у них клиповое мышление, и они с трудом воспринимают классическую культуру». Это, конечно, стереотип. То же самое говорили про нас, да и про наших родителей. Думаю, что за последние две с половиной тысячи лет существования европейской культуры и театра зрители и, в частности, дети абсолютно не изменились. Ребенок прежде всего живое существо, которое в детстве обожает открывать новое и играть. Из этого мы и должны исходить, подбирая репертуар.
Не стоит недооценивать их способность воспринимать новое. Когда мы в Театре Наталии Сац готовим очередные премьеры, нам часто говорят: «Давайте попроще. Ну что мы усложняем? Дети не поймут». Дети поймут! Посмотрите, как маленькие зрители смотрят «Петрушку» Стравинского или «Три апельсина» Прокофьева. Ребята не знают, что это сложная музыка, — они следят за историей, впитывают эмоции.
На «Золотом петушке» и «Ночи перед Рождеством» у нас абсолютная тишина, хотя там не самая простая музыка Римского-Корсакова. Так нужно ли упрощать художественный язык? Не лучше ли, наоборот, воспользоваться возможностью и познакомить детей с достижениями сразу нескольких искусств? Например, постановка «Золотого петушка» позволяет услышать музыку Римского-Корсакова, увидеть костюмы Гончаровой, узнать сказку Пушкина, а еще и посмотреть балет, потому что это представление с сильной хореографической составляющей.
Сколько бы гаджетов мы ни покупали нашим детям, для них самое лучшее развлечение — из чего угодно сделать человечка своими руками. Поэтому феномен оживления в театре сказок, персонажей, которых они знают по книжкам и мультикам, из поколения в поколение остается неизменным. А что меняется, так это любимые сказки. И именно это главный вызов: понять, вычислить, кто герои маленьких зрителей сегодня. Нам кажется, что родители читают детям те же сказки, которые читали нам, но это не совсем так.
Вместо дореволюционных и советских сказок сейчас на первый план выходят детские YouTube-каналы. Современные дети не знают «Трех толстяков», зато знают Фиксиков и Лунтика. Но несмотря на глобализм и, казалось бы, отсутствие границ в интернете, мы всё еще находимся в структуре национальных культурных кодов. Так что претензия некоторых наших критиков, что русский театр никак не может стать немецким, абсурдна — мы существуем в совершенно другой культурной среде.
Хороший пример — сказка про Гензель и Гретель, которая 100 лет отсутствовала на сценах театров страны. Наши дети ее не знают! И когда в двух московских театрах все-таки поставили классическую оперу Энгельберта Хумпердинка, в обоих случаях спектакль получил другое название. В «Новой опере» произведение идет как «Пряничный домик», а у нас — под смешным заголовком «Ведьма, лес и горящий шкаф». Потому что все понимают, что словосочетание «Гензель и Гретель» ничего не говорит русскому зрителю. А в Германии нет практически ни одного театра, где бы эта опера не шла!
Итак, меняются культурные коды, забываются одни герои и выходят на первый план другие, но детское восприятие остается прежним. Меня иногда потрясает, с каким вниманием юные зрители могут концентрироваться на классике. Большее нетерпение и невнимание на таких спектаклях проявляют как раз родители. Это они — заложники интернет-серфинга, когда палец на автомате листает картинку за картинкой, а каждый ролик смотрится только по пять секунд.
Обрывочность, дискретность внимания, неспособность сконцентрироваться я фиксирую даже на своих студентах в ГИТИСе. С каким трудом они одолевают большие тексты! Для меня не было проблем, когда я поступал в институт, сесть в читальном зале и прочесть за сутки 5–6 книг. А сейчас, когда я даю им список литературы, у них такой ужас на лицах, что сразу становится понятно: одолевать такой массив текста они просто не привыкли.
Так что не надо упрощать для детей художественный язык, обвинять их в клиповом мышлении и зависимости от гаджетов. Лучше начать с себя.
